Охотник за смертью - Страница 76


К оглавлению

76

Да. Все было правильно. Кто-то когда-то сказал, что любовь – это желание обладать. Наверное, так оно и есть.


…– Мне тяжело быть рядом с тобой. Дурная кровь, наверное… ты ведь помнишь Дигра? Бороться с демоном в собственной душе все труднее. И я начинаю бояться себя.

– Или меня? – спросил Альгирдас. – Или того, что можешь получить то, чего хочешь? …

Оказалось, что память сохранила каждое слово. Оказалось, что и Орнольф никогда не забывал. Никогда.

Паук не продается. И это не было торгом, это было честным и безжалостным признанием того, что Орнольфу достаточно взглянуть в небо, чтобы звезда сама упала к нему в ладони. Не потому, что Альгирдас хотел этого. А потому лишь, что рыжий, желая обладать, уже владел всем, к чему стремился. Так уж сложилось.

И хвала богам, Орнольф наконец-то понял это. И понимания оказалось достаточно.


А когда Паук наконец-то смог встать с постели, Орнольф бросил на кресло рядом плащ, переливающийся сотнями тысяч крохотных чешуек. Плащ из змеиной кожи.

– Фу! – скривился Альгирдас. – Убери эту гадость!

– Не хочешь примерить? – рыжий радостно скалился.

– Даже смотреть не хочу. Как подумаю, откуда взялись эти змеи… Немедленно убери. Брось в камин!

– Из пупка, – ухмыльнулся Орнольф. – Ты не поверишь, Эйни, но змееныши рождались из пупка. Не кривись, плащик стерильней презерватива. Пусть здесь полежит. Вон какой красивый, переливается, блестит, – ты такое любишь. Посмотришь. Привыкнешь. А там, чем черт не шутит, примеришь. Зря что ли тысячу лет дожидался? Подожди, он тебе еще понравится.

Так оно в конце концов и вышло.

Орнольф, он умный. Он никогда не ошибается.

ЭПИЛОГ

Снаружи шел снег. Воздух был холодным и свежим, показалось даже, что если глубоко вдохнуть – закружится голова. Но конечно этого не могло быть.

Орнольф поддерживал его за локоть, не то, чтобы помогал идти, но готов был поймать, если вдруг подведут ноги. Альгирдас вышел на крыльцо и остановился, глядя вверх, на кружащиеся в темном небе белые крупные хлопья снега. В первый раз за чертову прорву лет он дышал, чувствовал ветер и землю под ногами.

Вытянув руку, Альгирдас поймал на ладонь несколько снежинок, улыбнулся, разглядывая узоры на острых лучах.

Снежинки не таяли на коже.

Не таяли…

Но раньше, чем сердце укололо болью, Орнольф взял его запястье, поднес руку к губам и легко дохнул. Снежные звездочки превратились в прозрачные капли.

– Я же говорил, что буду твоей тенью, – рыжий грел ладони Альгирдаса в своих теплых руках, – снег тает, Эйни. Снег всегда будет таять, пока я с тобой. А я тебя больше не брошу.

Он совершенно не умел стыдиться своих чувств, не считал нужным их скрывать, прятать любовь, живущую в каждом слове, за какой-нибудь дурацкой шуткой. И в подобных ситуациях Пауку всегда приходилось выкручиваться самому, призывая на помощь самые скверные черты своего характера.

Вот и сейчас он… думал, что сказать. Какую гадость брякнуть, чтобы в теплую волну нежности высыпались камни и колючий песок. Орнольф любил его. Он любил Орнольфа. Оба это знали. Но рыжий умел облечь любовь в слова, а Паук умел превратить слова в ледышки.

Нет. Ничего не придумалось. Альгирдас молча ткнулся лбом в плечо Орнольфа, позволяя обнять себя. Он потом что-нибудь скажет. Какую-нибудь пакость – это уж обязательно. Но можно же хоть когда-то промолчать, просто, без слов, раствориться в теплом объятии родного брата. Единственного на весь мир человека, знавшего об одиночестве столько же, сколько знал он сам.


Несколько десятилетий спустя Альгирдаса спросят: «Почему ты его слушаешься? Ты же лучше во всем!»

А он даже не поймет, о чем его спросили. Лучше Орнольфа? Нет. Не хуже, возможно. Да и это потому лишь, что рыжий слишком добр к нему. И конечно ни тогда и никогда раньше Альгирдас не «слушался» Касура. Просто Молот Данов всегда знал, как сделать лучше. И спорить с ним было глупо. А Паук не любил делать глупости.

КНИГА ТРЕТЬЯ
ВОЛК

Асфальтовый омут, бензиновый праздник.

Опять полнолуние – дьявольский май!

Шальное веселье в преддверии счастья.

Дорога на небо! Не медли! Взлетай!

В упряжке движка – 32 жеребенка

Несут тебя вверх сквозь прозрачную ночь

Больная луна – глаз слепого ребенка,

Столбы и деревья уносятся прочь.

Холодным металлом оковано сердце,

Под черною кожей живой механизм.

Дорога на небо. И некуда деться.

Здесь нет поворотов. Не вверх – значит вниз.

Дорога на небо. Конец и начало.

Неясно, что в венах – огонь или кровь.

Полет – это много, а жизнь – слишком мало.

Зачем тебе нежность моя и любовь?

Да, все понимаю, да все принимаю,

Я знаю – я лишняя. Значит – прощай.

Дорога на небо тебя увлекает.

Там нет места мне. И не будет. А жаль…

Мария Европина (Аулова)

ПРОЛОГ

Адельберт фон Грюнг отдыхал в своем маленьком саду, на маленькой скамеечке, за большим бокалом пива. Он хорошо поработал сегодня: альпийская горка требовала внимания и ухода, но это был благодарный труд, и Адельберт считал, что заслужил свое пиво и вечер, который можно посвятить только себе.

Из открытого окна кухни слышно было исполняемую по радио веселую песенку. И голос Анны, мелодично подпевавшей приемнику. Она совсем старушкой стала, его Анна, только голос и остался молодым, да еще глаза, как и прежде ясные, насмешливые или строгие, – это зависит от ситуации.

Адельберт знал, что жить его супруге осталось чуть больше года. И знал, что будет сожалеть о ее смерти. Но скорбь пройдет, он уедет из этого города, снимет личину старика и снова станет молодым. Бессмертным. Только, наверное, не женится больше никогда. Двух раз вполне достаточно, чтобы запомнить: терять близких, любимых, слишком больно, чтобы позволять себе радость от их обретения.

76