Охотник за смертью - Страница 66

Так, а что же собирался сделать мерзкий упырь? Вспоминая шаманские манипуляции на кладбище в Кингстэде, можно предположить, что и с этой землей Сенас намеревается проделать нечто подобное. Интересно, Паук, как тебе понравится то, что в твою кровь накрошат просфору?

Альгирдас содрогнулся при одной мысли об этом.

Куда Сенас дел остальные ящики? Их было пятьдесят, осталось двадцать девять, где еще двадцать один? Благие боги, сколько же крови извел на это упырь? Себя не жалел. И наверняка не жалел Наривиласа.

Последняя мысль заставила скрипнуть зубами…

…Альгирдас вновь осознал себя уже у дверей лечебницы, очнулся, ощутив ожог подвешенного наверху креста. Что он тут делает? Зачем?.. Он нащупал языком удлинившиеся клыки и вознес Белому богу искреннюю благодарную молитву. Распятие, каким бы жгучим ни был его свет, только что спасло одного упыря от расправы над людьми, виновными лишь в том, что они стали жертвами упыря другого.

* * *

Смешно вспомнить – вчерашний день казался ему на редкость неудачным. Да вчера он и не знал, что это такое – неудачный день!

Ладно, что еще удалось узнать, кроме того, что все плохо, а кое-что отвратительно? Сенас каким-то образом научился перемещаться между имеющимися в его распоряжении телами. И единственный способ поймать его – это убивать четверых одного за другим, пока в последнем теле не окажется заперт, собственно, упырь.

Плохая идея.

Адвокат посвятил весь день визитам к стряпчим и грузчикам, выяснял, кому продан дом на Пикадилли, а также – изумительно! – судьбу ящиков с землей. Тех самых, недостающих. Сенас что же, сам не знает, куда их дел? Или ящики у него украли? Или таким образом он дурит головы Адвокату и Даме? А может быть, власть его над теми четырьмя не безгранична, и Сенас, находясь полностью в одном каком-то теле, вынужден создавать для остальных иллюзию осмысленной деятельности?

Он заставил Жениха пить кровь Дамы, но сам Жених вряд ли вспомнит об этом, даже если спросить его прямо. Он ужаснется подобному предположению, он будет в ярости, будет оскорблен – и он имеет право ужасаться, оскорбляться и впадать в неистовство.

Вот интересно, современные британцы, вообще-то, способны впасть в неистовство? Пока что это вызывало у Паука серьезные сомнения. У него вообще вызывала сомнения Британия конца девятнадцатого века. Подумать только, бедолага Орнольф воображал, будто его невесте сложно будет войти в приличное общество. Да разве у них там, в Америке, знают о настоящих трудностях? Разве у них там знают о настоящем обществе? Следовало бы привезти рыжего сюда и показать ему местную аристократию – вот кто оторван от жизни, вот кто обитает среди фейри, причем фейри, созданных самыми мрачными усилиями человеческого воображения. По сравнению с представителями британского «света», Паук Гвинн Брэйрэ казался существом суетным и полностью погруженным в проблемы современного человечества.

Ну да, научиться только не бояться железной дороги, и не подозревать телеграф в злокозненности!

По поводу последнего Альгирдас знал, что любые сведения, передаваемые на расстояние с помощью телеграфа, можно перехватить с помощью паутины. И терзало его смутное подозрение, что обратный процесс тоже каким-то чудом возможен. Он не смог бы объяснить механизм такого перехвата, не мог даже толком его представить, просто видел в телеграфе нечто сходное с паутиной и ожидал самого худшего.

Если бы Орнольф знал об этом, уж, наверное, посмеялся бы.

А может, хватит уже вспоминать о рыжем к месту и не к месту?

Вместо того чтобы внять последнему призыву, Альгирдас заверил себя, что в его ситуации любые воспоминания об Орнольфе будут к месту. Ему принесли, наконец, образцы земли и достаточно было одного прикосновения к клубку замешанных на крови заклинаний, чтобы понять: без рыжего придется туго.

Когда-то Паук Гвинн Брэйрэ лишил прародителя упырей Сенаса способностей к чародейству. Потом Сенас напился паучьей крови и с лихвой возместил утраченное. А чуть позже чародеем перестал быть сам Паук. На этом они и остановились. Правда, Альгирдас справедливо полагал, что во всем мире ему нет равных в умении плести и расплетать чужие заклинания, но Сенас-то пришел из мира иного. И на магии земли и крови наплел такого, что Альгирдасу даже смотреть на эти кружева не хотелось.

Он, в общем, и не смотрел. Закрыл глаза и зрячими пальцами, нитями паутины вплелся в чужие чары, искал зацепку, узелок в узоре, хвостик цветной нитки, что-нибудь, за что можно взяться и потянуть и распутать сложную вязь. Беда в том, что даже так он почти ничего не видел. Кровь и земля – его кровь и его земля – вместе вытягивали силы, словно душу вынимали. Впервые за много веков Альгирдаса потянуло в сон. Он даже не сразу понял, что это с ним – таким забытым, незнакомым показалось ощущение.

Неудивительно, что снова вспомнился Орнольф, чья помощь в этом деле могла бы оказаться неоценимой.

Если бы Орнольф еще помнил, что такое чары.

И если бы он не женился несколько дней назад.

У Альгирдаса не раз доставало наглости и упрямства прерывать амурные похождения рыжего на самом интересном месте, но, во-первых, есть разница между случайной пассией и женой. А во-вторых, раньше он не сомневался в своей способности обеспечить безопасность Орнольфа.

В общем, что там думать – самому надо разбираться. Разве кто-то обещал, что будет легко?

Он и разобрался. Не сразу конечно. На распутывание заклятий Сенаса ушло куда больше времени, чем на любые другие, с которыми приходилось сталкиваться в долгой жизни. Однако рано или поздно, после бессчетного количества чашек кофе, и – привет Молот Данов! – полулитра крепчайшей настойки, изготовляемой великанами, Альгирдас отыскал основу тонкой чародейской вязи и увидел, как расплести нити заклятья.