– Время лечит, сынок, – почти неслышно сказала чародейка, – ты еще молодой, ты пока не веришь, но время лечит.
Только Альгирдас не нуждался ни в утешении, ни в исцелении душевных ран. Ничего у него не болело, и ничто его не тревожило. Совсем ничего.
Иногда он на несколько дней уходил на охоту – на обычную охоту за обычным и не очень зверьем, – а возвращаясь, радовал Гудрун и Хапту дорогими шкурками соболей и серебристых волшебных лисиц. Но чаще с утра и до вечера сидел за книгами, которые велел прочесть Син.
У нынешнего состояния было по крайней мере два преимущества перед прежним: Альгирдасу не нужно было больше спать, и он не нуждался в пище. Таким образом освобождалось довольно много времени. Только на рассвете и на закате необъяснимая злоба поднималась из глубины сердца. И в эти часы Паук предпочитал спрятаться от людей, переждать, чтоб никому не причинить вреда.
Он не думал всерьез, что может ни с того ни с сего наброситься на кого-нибудь, но проверять не хотелось.
Вот на охоте-то Альгирдас и повстречался вновь со Змеем.
Это походило на встречу двух государей: Паук Гвинн Брэйрэ в сопровождении сразу восьми охотников – братья куда больше, чем он сам, любили ловчие забавы, – и Змей в человеческом облике, сопровождаемый восемью воинами в черном.
Прежде чем Гвинн Брэйрэ успели окружить Паука, чтобы чарами и собственными телами защитить от врага, спутники Змея исчезли. Не осталось даже следов на глубоком снегу.
– Я просто хочу поговорить с тобой, Паук.
На сей раз земля от голоса владыки тьмы не дрожала, но гром где-то в отдалении все же пророкотал. В январе, да среди ясного неба? Что ж, и не такое бывает.
– Он же все равно убьет нас всех, если пожелает, – сказал Альгирдас верному Дрейри. – Лучше сделаем, как он хочет. Может, отвяжется?
Змей его слова прекрасно слышал. И не разгневался, наоборот, одобрительно усмехнулся. Мол, давай, Паук, дерзи, у тебя получается. Тем приятнее будет тебя съесть.
Да не ест он людей, что за глупости?
А Дрейри, конечно, не имеет права оставлять Паука, тем более наедине со Змеем. Только и помешать Пауку он тоже не может. Это, увы, никому в братстве не под силу.
– Присаживайся, – пригласил Змей, смахивая хвою с мраморной скамьи под сенью цветущей липы.
Птицы пели, вдалеке жужжала пчела, день был розоватым внутри, как спелое яблоко под тоненькой кожурой.
Сбросив лыжи, Паук сделал несколько шагов, по колено проваливаясь в снег, и вошел в теплое медовое лето. Братья-охотники и недовольный Дрейри остались за спиной. Перед ним была липовая аллея, дорожки, засыпанные золотистым песком, скамья и Змей.
Разочарованный Змей.
– Тебя, Паук, никакими фокусами не удивить?
– Нет, почему же, – Альгирдас постарался быть хотя бы вежливым, – если для тебя это важно, я удивлюсь тому, что мне не жарко в зимней одежде.
– Благодарю. Но тебе, прости за прямоту, не может быть ни жарко, ни холодно. Ты все же не совсем живой.
– Что тебе нужно от меня? – сбросив теплый плащ, Альгирдас сел на скамью.
– Сразу к делу, – кивнул Змей, – и действительно, к чему нам расшаркиваться? И все же я, с твоего позволения, зайду издалека. Чтоб обойтись без лишних вопросов. Для начала, Паук, забудь все, что тебе рассказывали наставники. Даже Син ошибается относительно меня. Я не владыка тьмы, не воплощенное зло и не повелитель ужаса. Я властвую над стихиями. И лишь по старой дружбе уделяю внимание управлению делами… хм, темной стороны силы… – он улыбнулся, но Альгирдас не понял, что значила эта улыбка. – Поэтому мы не враги, – Змей пожал плечами, – с вами не враги. Стихии враждебны людям и большинству чародеев, но не вашему братству. Вы умеете договариваться и не стремитесь повелевать.
– Значит, – Альгирдас осмысливал услышанное, – если ты говоришь правду, в борьбе с тобой нельзя рассчитывать на помощь наших богов?
– Я говорю правду, – кивнул Змей, – и ты не ошибся. Все ваши боги, начиная с богов гнева и несчастий, как вы их именуете, и заканчивая громовержцем, которого так чтит Касур, служат мне. Причем добровольно и без принуждения. Но, Паук, вам и не нужно бороться со мной. А с тем, что вы убиваете моих подданных и даже покусились на одного из любимых рабов, я готов мириться. Одним больше, одним меньше, право же, для нас это ровным счетом ничего не меняет, в то время как вы приносите пользу смертным. Ситуация устраивает обе стороны, и мне удобнее сохранять status quo.
– Но зачем тебе понадобилось спасать меня?
– От тебя самого? – Змей хмыкнул. – Это было настолько очевидно?
– Я понял это, как только убил последнего твоего раба. Да и Касур догадался уже на следующую ночь.
– Не люблю, когда достойный человек хоронит себя заживо. Я правильно понимаю, что ты просто другими словами спросил то же самое: что мне от тебя нужно?
Альгирдас молча кивнул.
– Услуга, – сказал Змей, – довольно большая. В двух частях. Во-первых, Паук, мне нужно, чтобы ты прожил еще тысячу сто тринадцать лет. Это – минимальный срок.
Это было смешно. И глупо. Альгирдас не собирался жить так долго. Рано или поздно, когда он сделает все, что нужно Сину, Совет примет решение убить упыря, и будет прав. И Альгирдас знал, что примет смерть с благодарностью. Тысяча лет – слишком долгий срок для души, от которой мало что осталось.
– А потом ты должен будешь найти моего сына, – говорил Змей. – Подожди, Паук, не отказывайся, не выслушав. Дело в том, что твой сын тоже еще не умер.
Зато умер Альгирдас. Прямо здесь, под липой, среди ясного летнего дня, он умер, перестал дышать, и сердце остановилось, чтобы вечность спустя, начать биться снова.