Охотник за смертью - Страница 163

163

– Что ж, – прозвучало после долгой паузы, – думаю, рано или поздно не только я буду ненавидеть Волка. Но сейчас ты сказала неправду. И это хорошо… каким бы он ни был, Маринка, чье-то сердце должно болеть о нем.

– Ненавижу, – повторила Маришка, со всей возможной искренностью. – Мое сердце о нем точно не заболит. Вообще ни о ком. Никогда!

– Сердце мое, я обращаюсь к тебе, – с мягкой насмешкой произнес Альгирдас, – сколько мне петь, чтобы не знать об утрате? Чтобы тебя сохранить? Алая ночь отступает за горный хребет. Сердце мое, друг ты мне или предатель? Можешь ли ты говорить?

Он привычно растягивал слова, и нежный голос лился как тихая, печальная песня. Может быть, это и была песня? Стихи. Что-то, что умеют только фейри. Но разве фейри умеют любить?

Сердце мое, ты сегодня почти не болишь.

Помни, что было разбито – то не разобьется.

В сером тумане рождается новый рассвет.

Сердце мое, отчего в мире холод и тишь?

Веришь ли ты в то, что он никогда не вернется?..

Сердце мое – не давай мне ответ.

В мелодию голоса вплелась такая же тихая, пронизанная той же печалью музыка. Скрипка? А может быть, скрипка и флейта. А может быть, нет никакой музыки, только шум моря, да кричащие вдалеке чайки?

Сердце мое, растворенное настежь, как дверь,

Сердце мое, растворенное горечью в хлебе,

Оглушенное поздним вином!

Сердце мое, я не знаю, что делать теперь:

Перья зари разгораются в утреннем небе,

День наступил – и не стер мою память о нем.

Артур сказал, что жертва должна быть добровольной, и никто тогда не понял его слов. Он говорил не о Маришке – он говорил о Волке, о том, что ему предстоит пережить и сделать. О том, что ему предстоит умереть. Смерть его спасет целую вселенную, одна-единственная смерть в обмен на бесконечное множество жизней, но Артур прав, конечно же, он прав: Волк должен сам сделать выбор.

Сердце мое, ты не заперто в клетке пустой —

Сопровождай его душу над темной водою,

Тропами смерти, которыми тени бредут.

Сердце мое, помоги ему встать над судьбой,

Чашу забвенья испить – и остаться собою,

Бездны пройти – и очнуться в свету.

Это смешно… глупо… Что может выбрать существо без сердца, не способное ни любить, ни жалеть, ни даже сочувствовать? Что может выбрать тот, кто ценит лишь одну жизнь – свою собственную?

Ответ очевиден.

Но что-то в груди отзывается болью на тихие, напевные слова незнакомой песни.

Сердце мое, я обращаюсь к тебе.

Не обрывай в этой пустыне безбрежной

Плач, опрокинутый ввысь.

Сердце мое – вызов случайной судьбе —

Сколько мне петь, чтобы ты билось, как прежде?

Дай мне слова. Или – остановись.

* * *

В аэропорту Екатеринбурга совершил посадку авиалайнер, на борту которого не было ни одного живого человека. Зато мертвых оказалось предостаточно.

– Самолет, полный трупов… – не замечая, что делает, Альгирдас снова и снова бил кулаком в мраморный подоконник, – это сделал Волк. Летающая машина и мертвецы – это же его душа. Мразь. Людоед… – под очередным ударом по мрамору прошла длинная трещина. – Я не понимаю, рыжий. Он всегда был осторожен, скрытен, опаслив… – Альгирдас с недоумением взглянул на Орнольфа, перехватившего его руку прежде, чем подоконнику был нанесен непоправимый ущерб, – а сейчас он кричит о себе в полный голос! Что он хочет сказать? Кому?

– Он хочет вернуться домой. И дает нам понять, что от этого всем будет только лучше. Надо как-то объяснить ему, что помочь может только Змей.

Альгирдас прислушался к себе. Совсем недавно, полмесяца назад он пребывал в тесном контакте с Волком, и вспомнить, что думает и чувствует Змеевич, оказалось несложно. Хотя, конечно, тогдашний Волк был куда как гуманнее. А также романтичнее и добрее…

– Ему бесполезно что-то объяснять. Он не будет слушать. Если это убийство – ультиматум, значит, Волк не предполагает переговоров. – Альгирдас поскреб когтем трещину в подоконнике. – У тебя ведь есть возможность связаться с ним, так?

– Так, – неохотно ответил Орнольф.

Альгирдас молча кивнул. Волк каким-то образом контактировал с рыжим, но тот не счел нужным рассказывать об этом. Что ж, ему виднее.

– Единственный ответ, который он примет к сведению, это указания, как ему выбраться отсюда. Ты связывался с Альбертом?

– Да. Он не может помочь.

– Понятно. Я придумаю что-нибудь.

– Ну, кому ты врешь, Хельг? – угрюмо проворчал Орнольф. – Ты уже что-то придумал, и лучше расскажи, что именно. Я должен знать, от чего тебя отговаривать.

– Ты ведь не все мне рассказываешь, правда? – нежный голос противоречит ядовитой улыбке. – Пусть у меня тоже будет своя тайна.

По мнению Орнольфа «что-нибудь придумаю» ни в коем случае не должно было включать в себя личной встречи со Змеем. И Паук для разнообразия даже не стал с ним спорить. Это настораживало. А чувство собственной беспомощности приводило в состояние глухого бешенства.

Орнольф понимал, что Хельгу придется встретиться с Жемчужным Господином. И знал, что ничем не сможет помочь, если Змей разгневан настолько, чтобы… боги, чтобы что-то сделать с Хельгом. Разъяренные стихии – об этом не хотелось даже думать, но не думать не получалось.

Если бы только Хельг смог повести себя правильно, вспомнил о разнице между ним и властелином стихий, осознал свое место и выбрал нужный тон! Но разве он способен на это? Хельг, Паук Гвинн Брэйрэ, созданный, чтобы править, и равный Змею во всем. Во всем, кроме власти и могущества.

* * *

К появлению Змея в тварном мире готовиться начали сразу. Спасибо еще, тот предупредил о намерении явиться во плоти, это позволяло принять хоть какие-то меры предосторожности.

163